Дунашова Татьяна Сергеевна

Каталог работ Т.С. Дунашовой

Фамилия эта с давних времен известна на подмосковных промыслах. Вот и Татьяна Сергеевна из семьи потомственных керамистов. Гончарами были и ее дед, и ее отец. С отцом и фабрикой связаны у художницы самые яркие детские воспоминания. Вместе с сестрой носили они отцу обед — о столовых тогда никто и не помышлял — и обязательно забегали в цех к живописцам. Зачарованные, подолгу смотрели они, как ладно ведут мастера свой неслышный, но видимый спор-разговор с готовыми запеть-зазвенеть изделиями «писарихи», зачастую под старинные любимые песни, например «Канареечка, премлада, ты утешь горе мое…», «Бывало, вспашешь пашенку…» и другие. Нестерпимо хотелось девочкам и самим прикоснуться к этому чуду рождения рукотворной сказки. Живая, любознательная Татьяна, одержимая страстью к рисованию, особенно нравилась «писарихам». И иногда они давали ей попробовать то одно, то другое из своего ремесла, терпеливо объясняя какую-нибудь его хитринку или тонкость. Как говорится, на роду написано было ей стать тем, кем она стала. Впрочем, вот как рассказывает об этом сама Т. С. Дунашова:

— В семье нашей было девять человек, и все увлекались рисованием. С детства я тоже любила рисовать — цветы, птиц. Пыталась даже делать пейзажные наброски, копии разных картинок.

В школьные годы отдавала этому все свободное время. Неудивительно, что после семилетки пришла в 1935 году работать на соседнее с нами артельное производство, где изготавливали тогда глиняные игрушки, расписанные масляными красками. Я их разрисовывала там своими цветами около двух лет. Помню хорошо, какая была радость, когда тетя Маша Корсакова доверила мне расписать ее вазы розами и маками — «натуральными цветами», так, как я их видела. Вот восторг-то: мне, девчонке совсем, и такая честь…
Потом нас объединили с фарфоровым цехом. Он был рядом- с нашим. И мы тоже начали выпускать фарфор — вазы, скульптуры и кое-что из посуды. Художников своих у нас тогда не было. Форму изделия, модель и эскиз росписи получали у мастера со стороны. Иногда они расписывали образцы, иногда оставляли эскизы, но чаще — нет. Вот тогда я и начала пробы на фарфоре: брала маки, розу и прямо с них переводила на изделие. С той поры и работаю без предварительного рисунка, а цветок почти всегда в центре моих любимых композиций. Но это все потом будет. А тогда старалась увидеть, понять, чем берут наши лучшие «писарихи» — живописцы и художники. Первым моим учителем был опытный мастер Тихон Семенов. Наверное, по меркам нынешнего времени, его можно было быназвать настоящим виртуозом надглазурной росписи. Изумительные получались у него вещи. Помню, сидели рядом с ним мы — его ученики — и следили за каждым движением. Запоминали каждое объяснение: что к чему и зачем.

А вот условия на производстве том — сейчас даже и представить трудно. Низкая, барачного типа, деревянная мастерская с полуслепыми помещениями. Работали при настольных керосиновых лампах, в тесноте, в духоте. Электричество только-только подходило к нашим поселкам и деревням. Жилось нашей семье по-прежнему скудновато, хотя и зарабатывала я по тем временам немалые деньги. Дома пока еще не делала ни форм, ни рисунков для своих изделий. Да их у меня тогда и не было… Больше сестер развлекала: бывало, возьмешь и к глиняному коньку деревянные саночки приделаешь, дома из картона понарезаешь, понастроишь — и самой, не только сестрам, нравилось: все как настоящее…

Так и шло все до сорок первого года. Фашистское нашествие разом все нарушило. Наши мастерские закрывались одна за другой. Нас посылали то в колхозы на уборку, то на рытье окопов или на лесозаготовки. Потом призвали меня в армию. До самого конца войны служила в частях ВНОС — были такие части воздушного наблюдения за самолетами противника, своего рода «глаза и уши» зенитчиков.

После победы вернулась обратно на свое производство. Возрождали его в основном женщины, своими руками. Они и кистью узоры наводили, и у горна хлопотали, и дрова для него готовили, и торф на болоте добывали. А промыслы хирели прямо на глазах. Выпускали мы тогда чернильницу да простенькую кружку. Нужда в них была громадная, требовалось их много. Только вот для традиций промыслов они были убийственны. И трудно сказать, как бы все пошло дальше, если бы не Салтыков и Бессарабова. Встреча с ними всю мою жизнь перевернула. Вроде бы и опыта уже хватало, и в росписи толк понимала, а профессионалом сделала меня все же Наталия Ивановна. И в первую голову собственным примером понимания искусства и служения ему. А еще, конечно, богатством и совершенством технических приемов, навыков скульптуры и живописи. Только рядом с ней умом и сердцем восприняла я многие законы и нормы творчества художника-прикладника, почувствовала собственную силу, поверила, что могу стать настоящим, без всяких скидок, мастером. И осознала свою ответственность за будущее гжельской традиции…

Н. И. Бассарабова по достоинству оценила живой характер, энергию и упорство вчерашней фронтовички, ее влюбленность в живопись, ее поразительные способности. Лучше всех могла она перенести на изделие самый сложный узор, любую картинку и даже портрет, удивительно схожий с оригиналом. Но не хватало ей подчас терпения «прочувствовать» все возможности подручного материала, прорывалась бездумная скоропись, подводила тяга к полихромной яркости, громоздкости, пышности. И Бессарабова терпеливо охраняла ее самородный талант тем, что в спорте именуется сегодня «школой».

Т. С. Дунашова настойчиво воссоздает различные элементы гжельской росписи по музейным образцам, выполняет сложные экспериментальные работы, ищет и находит новые сюжеты для декора. Первой в артели предлагает и успешно выполняет она роспись золотом по сплошному темно-синему фону («крытью» на профессиональном языке). Все крепче, увереннее и сочнее становится палитра ее мазков, красочнее и содержательнее — живописные композиции, полнее раскрывается мастерство. И прежде всего в росписи новых вещей Бессарабовой — сначала по ее эскизам, а затем и по собственной фантазии. Художница и сегодня верна себе: «Расписываю без предварительного рисунка, во всем доверяя руке. Она не ошибется, не обманет».

А тогда одной из первых проб стал для художницы кувшин «Малый», созданный ее наставницей. В центре композиции — крупный, плотный цветок с веером тычинок, обрамленный тугим венком отогнутых книзу лепестков. Вокруг него причудливые, совсем как у папоротника, листья, стебли склоняются под тяжестью сочных бутонов. Пышность, торжественность придают золотые обводы лепестков, листьев, тычинок. На тулове кувшина торжествует синяя по белому фону роспись. Надглазурная прорисовка золотом для оживления однотонно-синего впервые введена ими, Бессарабовой и Дунашовой, и со временем стала канонической.

Другой тип росписи, наиболее распространенный в ту пору, — это «гвоздика», которая декорирует невысокую объемно-округлую вазу. Гвоздика — традиционный мотив в народном искусстве — у Дунашовой весьма условна. У нее это обобщенный образ, концентрированно вбирающий лишь наиболее характерные элементы конкретного цветка. Графически прорисованные золотом тычинки и прожилки веером развернутых лепестков придают рисунку праздничность, нарядность. Так постепенно складывается собственный стиль художницы, ее творческое пристрастие к растительной орнаментовке. В ее почерке изумительно тонкие переходы от темно-синего к светло-голубому. Композиции ее симметричны и спокойно-раскованны. Типичен для ее изделий крупный цветок, от которого идут тонкие стебли с бутонами и заштрихованными, как бы трепещущими от набегающего ветра листьями. Ее излюбленные элементы — пышные травы, легкая спираль щупалец-усиков. Характер росписи весьма тонко согласуется с формой вещи: на декоративных вазах — стилизованные пышные гвоздики, лилии, розы, на посуде для повседневного употребления — скромные полевые цветы…

К поиску самостоятельных форм изделий Т. С. Дунашова приступила только в 1972 году, уже накопив бесценный опыт работы с керамикой, имея собственный творческий почерк. Неудивительно, что созданная ею тогда изумительная по красоте и изяществу сахарница до сих пор пользуется исключительной популярностью. Нельзя не сказать: форма сахарницы была характерна для фарфоровых изделий Китая XVII—XVIII веков и для европейского фарфора XVIII—XIX веков. Но Дунашова придала ей чисто гжельские черты. Сегодня на счету художницы целое семейство этого вида изделий. Эталонными стали для начинающих мастеров ее туалетные коробочки с сетчатым орнаментом и прибор для завтрака. Оригинальны и медовница, и тарелка для яиц с солонкой «Курочка», чайный набор «Ларец». Благодаря выверенности линий, плоскостей, переходов, точности соотношения элементов росписи и деталей композиции отдельные изделия и целые наборы, созданные Дунашовой, впечатляют своей строгой законченностью и гармоничностью. И до сих пор гжельские художники расписывают свои изделия по ее давним образцам.

Особенно уверенно чувствует себя Дунашова в поиске формы простых бытовых предметов, которые неизменно становятся фактом искусства.

По-своему пишет художница «гжельскую розу»: в чем-то отступая от Бессарабовой, она придает цветку условно-объемный характер. Меняет она и рисунок гвоздики: теперь это чаще всего полураспустившиеся бутоны, но с явственным ощущением близкого цветения. Этой росписью художница декорировала чайный набор из шести предметов. Выразительны по силуэту выполненные в традиционной форме «репки» — тулово «держится» на кольцевой ножке и увенчано фестончатым ободком, над которым естественно и гармонично с общей композицией выступает крышка-колокол. От этих предметов повседневного обихода веет чем-то истинно русским, глубинно народным.

Однако не только цветок-бутон розы или гвоздики — пристрастие Дунашовой: с неизменной любовью рисует она пейзажи, схожие с лаковой миниатюрой, мелкие орнаментальные композиции, так называемый «ситчик», закрывающий всю поверхность сплошным голубым ковром. Великолепно чувствует художница форму вещи, безошибочно находит тонко отвечающий ей декор и виртуозно его исполняет. Словно любуется она густой, темно-синей сочностью кобальта, контрастом его с белым фоном, подчеркивая этот контраст сплошь закрашенными выступающими деталями — носиками, ручками, хватками. Год от года все более усложняются, утончаются формы ее изделий, все филиграннее становятся их декор и архитектоника — с более сложной профилировкой, рифлением, фигурными краями, резными витиеватыми ручками, навершиями крыш. Уверенно осваивая капризную граненую форму предметов, художница добивается не только четко выраженной их функциональной заданности, но и слаженности, пропорциональности своего, характерного силуэта. Среди многочисленных творений художницы столовый набор «Юбилейный», наборы «Ежевика» и «Волна» для блинов и варенья, а еще вазы, миски, шкатулки, подсвечники… Воистину палитра художницы творит чудеса.